Жаль, что романтикой считается только любовь к приключениям, желательно со шпагой за поясом и пр. пересказы и перепевы гумилевских "Капитанов".

Неудобно цитировать такие общеизвестные стихи, но все же:

Редъярд Киплинг

Королева

«Романтика, прощай навек!
С резною костью ты ушла, —
Сказал пещерный человек, —
И бьет теперь кремнем стрела.
Бог плясок больше не в чести.
Увы, романтика! Прости!»

«Ушла! — вздыхал народ озер. —
Теперь мы жизнь влачим с трудом,
Она живет в пещерах гор,
Ей незнаком наш свайный дом,
Холмы, вы сон ее блюсти Должны.
Романтика, прости!»

И мрачно говорил солдат:
«Кто нынче битвы господин?
За нас сражается снаряд
Плюющих дымом кулеврин.
Удар никак не нанести!
Где честь? Романтика, прости!»

И говорил купец, брезглив:
«Я обошел моря кругом —
Все возвращается прилив,
И каждый ветер мне знаком.
Я знаю все, что ждет в пути
Мой бриг. Романтика, прости!»

И возмущался капитан:
«С углем исчезла красота;
Когда идем мы в океан,
Рассчитан каждый взмах винта.
Мы, как паром, из края в край
Идем. Романтика, прощай!»

И злился дачник, возмущен:
«Мы ловим поезд, чуть дыша.
Бывало, ездил почтальон,
Опаздывая, не спеша.
О, черт!» Романтика меж тем
Водила поезд девять?семь.

Послушен под рукой рычаг,
И смазаны золотники,
И будят насыпь и овраг
Ее тревожные свистки;
Вдоль доков, мельниц, рудника
Ведет умелая рука.

Так сеть свою она плела,
Где сердце — кровь и сердце — чад,
Каким?то чудом заперта
В мир, обернувшийся назад.
И пел певец ее двора:
«Ее мы видели вчера!»

Именно поэтому "Боливар" - самая что ни на есть романтика. И "Мэри Глостер" и "Баллада о трех котиколовах" - тоже о романтической любви.

Demir, это уж Вы немного в стиле Маяковского высказались. Это он упрекал Кассиля, которому нравились "Контрабандисты": "вы что ж, думаете, Багрицкому до сих пор непонятно, с кем быть?! Он же в ЮгРОСТЕ работал!!!"

На самом-то деле, мне кажется, не то чтобы непонятно... а все равно остается что-то такое авантюрное, что несмотря на всю ЮгРОСТу и прочую идеологическую выдержанность (и на прозаический груз контрабандистов) заставляет волноваться и рваться в море - все равно, на шаланду или на моторку...

Мне тоже нравятся многие стихи Багрицкого, по крайней мере до того, как он начал писать про Дзержинского и процесс Промпартии...

А вот, кстати: Вы не знаете полностью этого стихотворения (его цитировал Катаев, если не ошибаюсь):

"Нам с башен рыдали старинные звоны,
Для нас поднимали узорчатый флаг,
А мы заряжали, смеясь, мушкетоны
И воздух крестили ударами шпаг..." ?

Когда погибал знаменитый "Титаник",
Тогда твой мираж трепетал в облаках -
Летучий голландец, чарующий странник,
Ты мчишься чрез вечность на всех парусах!

Но из текста той вступительной статьи так и не понял, это все стихотворение целиком или отрывок.

Спасибо!

После книжных экзерсисов на морские темы - настоящая китобойная песня-шэнти в переводе Ольги Чигиринской (оригинал см. http://morreth.livejournal.com/6246.html ).

Берега Перу

Эй, китобои, кому не страшен шторм?
Кто готов идти хоть в ад, хоть за мыс Горн?
Я ваш капитан, и я вам не вру:
Славная охота у берегов Перу.

Наша шхуна что надо, и готова в поход.
Экипаж надежен, просмолен каждый бот.
Обогнув мыс Горн, переложим руль,
И помчимся с ветром к берегу Перу.

Под рассветным солнцем вспыхнул океан,
А марсовый крикнул: "Я вижу фонтан!"
"Где он?" - спросил шкипер - "Идет или встал?"
"Два румба к ветру и три мили вдаль!"

"Так спускайте вельботы - пусть летят как стрела!
Пусть два ряда весел будут как два крыла!
Только помните, парни - опасен ваш труд.
Кит - не старая кляча, норов его крут".

Хоть дремал он сладко и смирен был на вид -
Ох и дал нам жару, дал нам жизни тот кит!
"Встань и врежь!" - боцман крикнул, и гарпунер встал -
И в горб до середины гарпун ему вогнал.

Еще час он мотал нас, семь потов с нас сошло.
И грести с ним к шхуне было ох, тяжело.
Мы разделали тушу - каждый кровью залит...
Пятьсот фунтов ворвани дал нам этот кит.

А сейчас мы с добычей возвращаемся в порт,
Каждый горд как дьявол и богат, словно лорд.
Трать на ром и девок, пиво и игру -
Чтоб снова выйти в море, к берегам Перу.

Вот вам и классическая морская романтика - "пятьсот фунтов ворвани дал нам этот кит".

Кстати, очень видно, откуда растет киплинговский "Боливар" - только там действуют не люди и киты, а Море, Человек и Бог.

Большая коллекция "songs of the sea" - здесь: http://www.contemplator.com/sea/index.html.

Особо мне нравится "Баллада об Иване Петровском Скеваре", в свое время крайне популярная на Королевском флоте. Очень, кстати, романтичная история. Эх, не могу удержаться! Рыдайте, кто понимающий!

The sons of the Prophet are valiant and bold
and wholly impervious to fear,
But the bravest of all was a man by the name,
Of Abdulah Boul Boul Ameer.

If you wanted a man to encourage the van,
Or harass the foe from the rear,
Or to storm a redoubt, you had only to shout
for Abdulah Boul Boul Ameer.

This son of the desert in batle aroused
Could spit twenty men on his spear,
A terrible creature, sober or soused,
Was Abdulah Boul Boul Ameer

There are brave men in plenty, and well known to fame,
in the army that's run by the Czar,
But the bravest of all was a man by the name
of Ivan Petrofsky Skevar.

He cold imitate Irving, tell fortunes by cards,
And play on the Spanish guitar,
In fact quite the cream of the Muscovite team
was Ivan Petrofsky Skevar.

The ladies all loved him, his rivals were few,
He could drink them all under the bar.
As gallant or tank there was no one to rank,
With Ivan Petrofsky Skevar.

One day that bold Russian, he shouldered his gun
and with his most cynical sneer,
Was going down town, when he came right upon
Brave Abdulah Boul Boul Ameer.

"Young man," said Boul Boul, "is existence so dull
That you hanker to end your career?
For infidel know, you have trod on the toe
Of Abdulah Boul Boul Ameer.

So take your last look upon sky, sea, brook
And send your regrets to the Czar
For by this I imply, you are going to die,
O you Ivan Petrofsky Skevar."

"But your murderous threats are to me but a joke,
For my pleasure and pastime is war
And I'll tread on your toes whene'er I may choose,"
Quoth Ivan Petrofsky Skevar.

Then that brave Mameluke drew his trusty chabook,
Singing, "Allah! Il Allah! Akbar!"
And with murder intent he ferociously went
at Ivan Petrofsky Skevar.

But the Russian gave back not a step at th' attack,
For Ivan had never known fear,
And with quickly aimed gun, put a stop to the fun,
Of Abdulah Boul Boul Ameer

Yet the whistling chabook did like lighning descend,
And caught Ivan right over the ear.
But the bayonet of Ivan pressed right through the heart
Of Abdulah Boul Boul Ameer.

The Russian commander spurred thither in haste,
To seek fo his favorite Hussar.
Lo, pierced through the snoot from the fatal chabook,
Lay Ivan Petrofsky Skevar.

The sultan rode up the distrubance to quell,
Or to give to the victor a cheer,
But he arrived just in time to take hasty farewell
Of Abdulah Boul Boul Ameer

Then Gotchikoff, Skabeloff, Menchikoff too,
Drove up in the Emperor's car,
But only in time to bid rapid adieu
To Ivan Petrofsky Skevar.

There lieth a stone where the Danube doth roll,
And on it in characters clear,
Is, "Stranger, remember to pray for the soul
Of Abdulah Boul Boul Ameer."

A Muscovite maiden her sad vigil keeps,
In her home by the cold northern star,
And the name that she murmurs so oft in her sleep,
is Ivan Petrofsky Skevar.

А как Вы тогда определите романтику?

Мы с тобой давно уже не те,
Мы не живем делами грешными:
Спим в тепле, не верим темноте,
А шпаги на стену повешены.
В нашей шхуне сделали кафе,
На тумбу пушку исковеркали,
Истрачен порох фейерверками,
На катафалк пошел лафет.

Мы с тобой давно уже не те,
И нас опасности не балуют.
Кэп попал в какой-то комитет,
А боцман служит вышибалою.
Нас теперь не трогает роса,
На парусах уж не разляжешься -
Пустил артельщик разгулявшийся
На транспаранты паруса.

Мы с тобой не те уже совсем, -
И все дороги нам заказаны:
Спим в тепле на средней полосе,
Избрали город вечной базою.
Знаю - нам не пережить зимы,
А шхуна - словно пёс на привязи,
Кривая никуда не вывезет -
Ведь море ждет нас, черт возьми !

Море ждет, а мы совсем не там, -
Такую жизнь пошлем мы к лешему.
Боцман - я ! Ты будешь капитан.
Нацепим шпаги потускневшие.
Мы с тобой пройдем по кабакам,
Команду старую разыщем мы...
А здесь, а здесь мы просто лишние, -
Давай, командуй, капитан!

Не ворчи, океан, не пугай.
Нас земля испугала давно.
В теплый край - Южный край -
Приплывем все равно.
Припев:
Хлопнем,тетка, по стакану!
Душу сдвинув набекрень,
Джон Манишка без обмана
Пьет за всех, кому пить лень.
Ты, земля, стала твердью пустой:
Рана в сердце... Седею... Прости!
Это твой
След такой...
Ну - прощай и пусти!
Припев:
Хлопнем,тетка, по стакану!
Душу сдвинув набекрень,
Джон Манишка без обмана
Пьет за всех, кому пить лень.
Южный Крест там сияет вдали.
С первым ветром проснется компас.
Бог, храня
Корабли,
Да помилует нас!

Спорить не буду - пусть будет баллада. Переводчик назвал ее шэнти, но, может, ошибся. Но баллада производственного плана - инструкция по отлову кита, так сказать. Ср. у Киплинга в "Отважных капитанах" куплеты о ловле сельди, которые нельзя петь до конца, пока лов не закончен.

А романтика, на мой взгляд, это вера в то, что человек может преодолеть любые обстоятельства и не сломаться. Обстоятельства при этом редко бывают красивыми - красота именно в их преодолении. Романтика - потому что, увы, это не всегда соответствует истине, а часто и вовсе не соответствует.

Поэтому я и считаю "Боливар" романтической балладой, а "Мэри Глостер" - историей о романтической любви (хотя главный герой, подозреваю, и слов-то таких не знал). Киплинг вообще был мастер на придание романтического ореола самым прозаическим обстоятельствам, и оттого так повлиял на советскую поэзию, где вера в то, что "нет таких крепостей...", как известно, носила характер догмы.

Кстати, еще одна романтическая баллада, являющаяся явным следствием облучения Киплингом:

Н. Тихонов

Баллада о гвоздях

Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.

"Команда, во фронт! Офицеры, вперед!"
Сухими шагами командир идет.

И слова равняются в полный рост:
"С якоря в восемь. Курс - ост.

У кого жена, брат -
Пишите, мы не придем назад.

Зато будет знатный кегельбан".
И старший в ответ: "Есть, капитан!"

А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.

"Не все ли равно,- сказал он,- где?
Еще спокойней лежать в воде".

Адмиральским ушам простукал рассвет:
"Приказ исполнен. Спасенных нет".

Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.

Очень любопытное замечание! Может, имелся в виду какой-то эпизод Великой Войны (которая у нас из-за революции скомкалась и пропала из виду)? Но ведь заключительное двустишие считается одной из лучших характеристик большевиков в литературе, несмотря на то, что российский военный флот уничтожили именно они, а не какие-то абстрактные враги.

О том, как расправлялись с офицерами, не будем - очень уж мерзко, хотя припоминаю одну советскую пьесу тридцатых годов, где на реплику "Маман, помните Мишеля Трубецкого? Такой славный мичман! Так вот, в Новороссийске его сожгли в топке" и ответ несознательной маман "Боже, какой ужас!" следует классово выдержанный комментарий о восставшем народе, который имеет право... Это я о том, что этого ужаса даже и не стеснялись - стеснительность пришла где-то в шестидесятые годы, не раньше, когда гражданская война стала "романтичной" в духе любителей Гумилева ("комиссары в пыльных шлемах" и пр.). А те, кто ее помнил, знали, что там была за кровавая каша - почитайте "Думу об Опанасе" того же Багрицкого.

На этом фоне "Бригантина" Когана выглядит чистым эскапизмом. Кстати, надо бы и ее разместить.

Добавлено (Сегодня, 7:34 Am)
---------------------------------------------
А вот стихотворение, где вся морская романтика сознательно и цинично поставлена на голову. Что сказать - одно слово, гений!

Генрих Гейне, цикл "Романсеро"

Невольничий корабль

Сам суперкарго мингер ван Кук
Сидит погруженный в заботы.
Он калькулирует груз корабля
И проверяет расчеты.

"И гумми хорош, и перец хорош,--
Всех бочек больше трех сотен.
И золото есть, и кость хороша,
И черный товар добротен.

Шестьсот чернокожих задаром я взял
На берегу Сенегала.
У них сухожилья - как толстый канат,
А мышцы - тверже металла.

В уплату пошло дрянное вино,
Стеклярус да сверток сатина.
Тут виды - процентов на восемьсот,
Хотя б умерла половина.

Да, если триста штук доживет
До гавани Рио-Жанейро,
По сотне дукатов за каждого мне
Заплатит Гонсалес Перейро".

Так предается мингер ван Кук
Мечтам, но в эту минуту
Заходит к нему корабельный хирург
Герр ван дер Смиссен в каюту.

Он сух, как палка; малиновый нос,
И три бородавки под глазом.
"Ну, эскулап мой! - кричит ван Кук,--
Не скучно ль моим черномазым?"

Доктор, отвесив поклон, говорит:
"Не скрою печальных известий.
Прошедшей ночью весьма возросла
Смертность среди этих бестий.

На круг умирало их по двое в день,
А нынче семеро пали --
Четыре женщины, трое мужчин.
Убыток проставлен в журнале.

Я трупы, конечно, осмотру подверг.
Ведь с этими шельмами горе:
Прикинется мертвым, да так и лежит,
С расчетом, что вышвырнут в море.

Я цепи со всех покойников снял
И утром, поближе к восходу,
Велел, как мною заведено,
Дохлятину выкинуть в воду.

На них налетели, как мухи на мед,
Акулы - целая масса;
Я каждый день их снабжаю пайком
Из негритянского мяса.

С тех пор как бухту покинули мы,
Они плывут подле борта.
Для этих каналий вонючий труп
Вкуснее всякого торта.

Занятно глядеть, с какой быстротой
Они учиняют расправу:
Та в ногу вцепится, та в башку,
А этой лохмотья по нраву.

Нажравшись, они подплывают опять
И пялят в лицо мне глазищи,
Как будто хотят изъявить свой восторг
По поводу лакомой пищи".

Но тут ван Кук со вздохом сказал:
"Какие ж вы приняли меры?
Как нам убыток предотвратить
Иль снизить его размеры?"

И доктор ответил: "Свою беду
Накликали черные сами:
От их дыханья в трюме смердит
Хуже, чем в свалочной яме.

Но часть, безусловно, подохла с тоски,--
Им нужен какой-нибудь роздых.
От скуки безделья лучший рецепт --
Музыка, танцы и воздух".

Ван Кук вскричал: "Дорогой эскулап!
Совет ваш стоит червонца.
В вас Аристотель воскрес, педагог
Великого македонца!

Клянусь, даже первый в Дельфте мудрец,
Сам президент комитета
По улучшенью тюльпанов - и тот
Не дал бы такого совета!

Музыку! Музыку! Люди, наверх!
Ведите черных на шканцы,
И пусть веселятся под розгами те,
Кому неугодны танцы!"

II

В бездонной лазури мильоны звезд
Горят над простором безбрежным;
Глазам красавиц подобны они,
Загадочным, грустным и нежным.

Они, любуясь, глядят в океан,
Где, света подводного полны,
Фосфоресцируя в розовой мгле,
Шумят сладострастные волны.

На судне свернуты паруса,
Оно лежит без оснастки,
Но палуба залита светом свечей,--
Там пенье, музыка, пляски.

На скрипке пиликает рулевой,
Доктор на флейте играет,
Юнга неистово бьет в барабан,
Кок на трубе завывает.

Сто негров, танцуя, беснуются там,--
От грохота, звона и пляса
Им душно, им жарко, и цепи, звеня,
Впиваются в черное мясо.

От бешеной пляски судно гудит,
И, с темным от похоти взором,
Иная из черных красоток, дрожа,
Сплетается с голым партнером.

Надсмотрщик - maitre de plaisirs,
Он хлещет каждое тело,
Чтоб не ленились танцоры плясать
И не стояли без дела.

И дй-дель-дум-дей и шнед-дере-денг!
На грохот, на гром барабана
Чудовища вод, пробуждаясь от сна,
Плывут из глубин океана.

Спросонья акулы тянутся вверх,
Ворочая туши лениво,
И одурело таращат глаза
На небывалое диво.

И видят, что завтрака час не настал,
И, чавкая сонно губами,
Протяжно зевают, - их пасть, как пила,
Усажена густо зубами.

И шнед-дере-денг и дй-дель-дум-дей,--
Все громче и яростней звуки!
Акулы кусают себя за хвост
От нетерпенья и скуки.

От музыки их, вероятно, тошнит,
От этого гама и звона.
"Не любящим музыки тварям не верь!"
Сказал поэт Альбиона.

И дй-дель-дум-дей и шнед-дере-денг,--
Все громче и яростней звуки!
Стоит у мачты мингер ван Кук,
Скрестив молитвенно руки.

"О господи, ради Христа пощади
Жизнь этих грешников черных!
Не гневайся, боже, на них, ведь они
Глупей скотов безнадзорных.

Помилуй их ради Христа, за нас
Испившего чашу позора!
Ведь если их выживет меньше трехсот,
Погибла моя контора!"