Эта книга была задумана как исследование бесчисленных обвинений в адрес семьи Борджа, и мне кажется особенно важным сохранить беспристрастность, не впадая ни в восторженный, ни в осуждающий тон. Мне хотелось понять этих людей во всем их человеческом разнообразии, понять мотивы и устремления, питавшие неустанную жажду деятельности, присущую столь ярким личностям, как Борджа. Каждый человек – продукт своей эпохи и окружения, а рубеж XV и XVI веков был очень бурным периодом в истории Европы. Это картина, в которой яркие краски чередуются с глубокими тенями, слепящий свет – с непроглядным мраком; это несдерживаемых страстей, высоких стремлений и жестокого произвола, неутомимых поисков и непримиримых противоречий.

Судить о событиях прошлого, оценивая их с точки зрения нашего законопослушного, трезвого и расчетливого века, столь же неправильно, как, находясь в зрелом возрасте, осуждать молодежь за свойственные ей легкомыслие, несдержанность и непоследовательность в речах и поступках. Но еще большая ошибка – рассматривать отдельных людей прошлого в отрыве от контекста эпохи. Обрисованные скупыми и чаше всего пристрастными строчками хроник исторические личности под увеличительным стеклом летописца превращаются либо в невероятных монстров, либо в бестелесных ангелов. И можно не сомневаться, что такая же метаморфоза произошла бы с любым современником, попади он в анналы тогдашних историографов.
Их сказанного следует, что изучение личности должно идти параллельно с изучением соответствующего культурного периода. В противном случае полученные результаты будут столь же не нелепы и далеки от истины, как характеристика полинезийца или готтентота, выведенная на основе какого-нибудь европейского правового кодекса нашего времени. А бессмертное отражение духа любой эпохи – ее литература. Именно литература итальянского Возрождения сохранила для нас чувства, настроения и идеи людей той эпохи – с их наивным бесстыдством и фанатичным аскетизмом, страстью и любовью, любопытством и верой в чудесное.

Вспомним, что представлял собой круг чтения мужчин и женщин XV - XVI веков – а процент грамотных людей в Италии всегда был куда более высоким, чем в среднем в Европе, где далеко не всякий барон умел подписать свое имя. Это «Декамерон» Боккаччо, «Шутки» Подджо, сатиры Филельфо и «Гермафродит» Панормитано. В то время высокоученый Лоренцо Вала – мы еще встретимся с ним – написал свое знаменитое «Обвинение девственности», в котором доказывал противоестественность означенного состояния, а преосвященный Каза, епископ Беневентский, составил и опубликовал любопытнейшее сочинение по философии эротики. Христос и святые обретали реальную плоть на фресках соборов, а знаменитые блудницы пользовались не меньшим почетом, чем проповедники; так, одна из красивейших куртизанок, умершая в возрасте всего лишь двадцати шести лет, удостоилась погребения в соборе Санто-Грегорио. Прочувственная и трогательная надпись на ее мраморном надгробии свидетельствует об искреннем горе сограждан.

И, наконец, нельзя забывать, что это было время смены идеалов. Рыцарство как стиль мышления и образ жизни навсегда уходило в прошлое. Наемные военачальники – кондотьеры – заняли место суровых фанатичных воинов раннего Средневековья; стремление к роскоши и наслаждениям сильно потеснило соображения о спасении души. Верность клятве стала скорее исключением, чем правилом, и вся история Чинквеченто [(ит. cinquecento, буквально – пятьсот) итальянское название XVI века, периода расцвета культуры Высокого и Позднего Возрождения и распространения маньеризма] – сплошной ряд вероломных измен, иногда тщательно продуманных, иногда примитивных, но всегда совершаемых ради собственной выгоды.

По меткому замечанию Раудона Брауна, «история рода Борджа – полотно, запечатлевшее закат Возрождения». Мы начнем знакомство с ними с Каликста III, занявшего ватиканский престол в середине XV века. Правление четырех пап, предшествовавших Родриго Борджа – Александру VI, - будет описано лишь вкратце, чтобы задать масштаб для оценки основных героев этой книги, храбрость и политические дарования которых заметно возвышались над общим уровнем итальянских владык того времени. А честолюбивый государь, если он к тому же талантливый дипломат и полководец, всегда страшен соседям. И неудивительно, что многочисленные слухи о преступлениях Родриго Борджа и его сына Чезаре находили особенно благоприятную почву в государствах, имевших наибольшие основания опасаться усиления власти Рима, - Венецианской республике, Флоренции и Милане.
За исключением религиозной, нет ненависти более яростной, чем ненависть политическая, и использование клеветы в политических распрях – дело настолько обычное, что у нас нет никакой необходимости подтверждать это положение примерами из далекого прошлого. Но хотя сам прием универсален, характер пороков и преступлений, приписываемых политическому противнику, меняется в соответствии со взглядами и моральными нормами данного общества и данной эпохи.

Необходимо также учесть, что первые жизнеописания Борджа – отца и сына – создавались уже во время понтификата Юлия II (бывшего кардинала Джулиано дела Ровере), их заклятого врага. Писатели, рассчитывавшие на милость папы, разумеется, не жалели черных красок для характеристики его недругов. Самый известный из этих авторов – флоринтиец Гвиччардини. Впоследствии, уже в XVIII веке, Борджа удостоился внимания Вольтера. Последний, по выражению Рене де Марикура, «не привел никаких доказательств преступных деяний Борджа, но зато в полной мере продемонстрировал на них силу своей непревзойденно грязной фантазии, насыщенной реминисценциями из времен Тиберия, Нерона и Гелиогабала».

Многие обвинения, выдвигавшиеся против Борджа, были впоследствии документально подтверждены, но самые страшные знаменитые преступления – убийства и грабежи, нарушения клятв и кровосмешения – остались недоказанными. И тем не менее уже не первое столетие сама мысль о необходимости доказательства преступления кажется совершенно нелепой, когда речь идет об этой семье. Чем сенсационнее выглядит очередной сюжет, выданный за исторически достоверное сообщение, тем с большим восторгом хватаются за него оборотистые романисты и историки-популяризаторы. Обычно никто из них не утруждает себя проверкой имеющейся версии, ограничиваясь в лучшем случае оговоркой, что «многие детали еще ждут уточнения в будущем, однако в целом вина Борджа в описанных событиях не подлежит сомнению».

Исследователь, задумавший провести беспристрастное изучение предмета, неминуемо оказывается в невыгодном положении. Ему трудно рассчитывать на доверие читателей – слишком непохожим оказывается истинное лицо героя на вымышленное, но привычное представление о нем.
Чезаре Борджа вовсе не был ангелом, однако образ этого человека – холодного эгоиста и умелого политика, храброго воина и прекрасного организатора – очень далек от образа опереточного злодея, утвердившегося в литературе.

Всегда бывает полезно проследить истоки того или иного мнения, и в вопросах новейшей истории это обычно не так уж и трудно. Другое дело – события, отделенные от нас четырьмя с половиной столетиями. Мы уже упомянули, что первые версии жизнеописания рода Борджа появились в XVI веке, и обстоятельства их создания не способствовали беспристрастности авторов. Затем, уже в XVIII веке, с легкой руки законодателя интеллектуальных мод тогдашней Европы Вольтера появился определенный штамп, перекочевавший в литературу XIX века и вполне устроивший великих романистов – Виктора Гюго и Александра Дюма. Глупо было бы пытаться умалить заслуженную славу двух крупнейших французских писателей первой половины прошлого столетия, но многочисленные анахронизмы, неточности и просто голословные утверждения, щедро рассыпанные на их страницах, посвященных Борджа, - это факт. Тем большее удивление вызывают ссылки Гюго на историков прошлых времен, из чьих трудов он якобы почерпнул материалы для своей знаменитой трагедии «Лукреция Борджа». Скептикам, которые усомнятся в правдивости его повествования, он рекомендует прочесть книгу Томмазо Томмази и «Дневник» Бурхарда. Последний из названных источников несомненно заслуживает всяческого внимания: записи ватиканского церемониймейстера охватывают почти четверть века – с 1483 по 1506 год, сделаны очевидцем, а нередко и участником описываемых событий и весьма подробны. Но ознакомление с «Дневником» приводит к удивительному выводу: Гюго явно не читал Бурхарда, хотя и старается прикрыться его авторитетом. В противном случае, вероятно, автор «Отверженных» не стал бы ссылаться на «Дневник» для подтверждения исторической достоверности «Лукреции Борджа» - ведь события в изложении Бурхарда не имеют почти ничего общего, исключая имена действующих лиц, с той кровавой эпопеей, что представлена в XIX веке глазам французских читателей.

Несколько иначе обстоит дело с Александром Дюма. Упрека в научной недобросовестности он не заслужил, хотя глава «Борджа» в книге «Знаменитые злодеяния» также возводит напраслину на Александра VI и его сына Чезаре. Великий романист был попросту введен в заблуждение одним из своих предшественников. Семнадцатый век подарил миру много писателей; среди них – ныне забытый, а тогда весьма популярный Грегорио Лети, писавший под псевдонимом Томмазо Томмази. Став кальвинистом, он покинул Италию и, как часто бывает, с жаром новообращенного принялся обличать недостатки и пороки своей прежней религии и римского духовенства. Его «Жизнь герцога Валентино» имела большой успех, и вскоре ее французский перевод, который быстро разошелся и стал чем-то учебного пособия для всех позднейших писателей, обращавшихся к той же теме, в том числе и для Александра Дюма. Что же касается осведомленности Томмази о роде Борджа, то она не превосходила уровня, обычного для образованных людей того времени, да и сам автор не старался выдать свой роман за историческое исследование. К сожалению, впоследствии это как-то забылось.

Но ведь есть еще один автор, писавший о Борджа, очевидец и активный участник политической жизни Италии конца XV – начала XVI века, а кроме того – один из умнейших людей своего времени, чья слава пережила столетия. Современники не считали его особо крупной фигурой, но теперь он известен куда более многих коронованных особ, когда-то взиравших свысока на скромного, хотя и довольно влиятельного Никколо Макиавелли, секретаря Совета флорентийской Синьории.

Знаменитая книга Макиавелли, навсегда обессмертившая его имя, – «Государь», – предназначалась в качестве руководства для не отличавшегося умом и решительностью Джулиано Медичи; она стала первым в Европе систематическим изложением теории управления государством. А примером идеального носителя верховной власти автору служил ни кто иной, как Чезаре Борджа.

Макиавелли пишет: «Окидывая мысленным взором все сделанное и достигнутое герцогом, мы видим, что он сумел создать прочную основу для устойчивой власти, и я не знаю лучшего образа действий, который мог бы избрать новый государь, занявший трон не по праву наследования. В тех случаях, когда его мероприятия не приносили успеха, причина заключалась не в допущенных герцогом ошибках, а в его несчастливой судьбе».
В дальнейшем мы еще не раз встретимся с комментариями флорентийца. Он чрезвычайно высоко оценивал политическую деятельность Борджа, и это тем знаменательнее, что Макиавелли, хотя и встречался с герцогом, не мог ждать от него милостей в награду за историческую лесть; Рим и Флоренция нередко враждовали, а Макиавелли, в качестве посла Синьории в Ватикане, отстаивал интересы своего родного города.
Думается, соображения и факты, изложенные выше, убедил читателя хотя бы в том, что появление новой книги о Борджа вполне обоснованно. Поэтому перейдем к нашему повествованию об одном из самых ярких деятелей итальянского Возрождения. Но прежде чем на сцене появится сам герцог Валентино – Чезаре Борджа, сын Александра VI, - нам придется познакомиться с историей возвышения этого знаменитого рода.

Оцифровка статьи - Colon