Летом 1921 г. нам посчастливилось провести наши каникулы на побережье штата Мэн. Это было место, где встречаются горы и море, с очаровательными бухтами и говорливыми ручьями; где сосны и ели поднимаются по склонам сотен островков, смутно видимых сквозь туман, стоящий над океаном; отшлифованное прибоем побережье представляет собой утёсы и усыпанные галькой пляжи, куда ветер приносит солёные брызги моря, придавая неописуемый блеск цветущим в бесконечных садах многочисленным сортам роз и душистого горошка, холлихоков и георгинов, маков, астр, петуний и ломоносов, чьи ароматы становятся ещё душистее, смешиваясь с дыханием сосен и кедров.
Это было одно из тех восхитительных мест, где Природа зовёт на открытый воздух, настраивая человеческое сердце отозваться на её красоту, и где, кроме как в штормовые дни, пустующие веранды отеля представляют собой картину саму собой разумеющуюся. Но однако я должен признаться, что первый день после нашего прибытия, а это был восхитительный день, я провёл сидя в одиночестве в кресле-качалке на одной из этих неромантичных веранд. Дело в том, что я положил в свою сумку 4 книги на случай, если будет дождливая погода. Вечером после нашего прибытия я разложил их на столе, размышляя, с которой начать. Я не помню названий других трёх, но я взял одну наугад и прочитал несколько глав. На следующее утро, пренебрегая всеми соблазнами Природы, всеми возможными формами отдыха, а также всем, что предполагалось делать на каникулах, я искал уголок на террасе, так как твёрдо решил дочитать эту книгу, и я оставался в отеле, пока не выполнил задуманное. Потом я положил её на место, восклицая про себя: «Кто такой Сабатини? Он пишет как Дюма! А я ещё ничего не слышал о нём!» Несколько дней спустя я встретил друга, который случайно заметил: «Между прочим, я только что прочитал книгу, которая, думаю, тебе бы понравилась. Ей зачитываются во всём мире как «Тремя мушкетёрами», но я еще ничего не слышал об авторе». Я вздрогнул: «Это «Скарамуш»?» «Да, - ответил он, - написанная неким Сабатини. Ты знаешь что-нибудь о нём?». «Нет, - ответил я, - не больше твоего».
Мой друг и я - оба смутно ощущали что-то необычное, наверное, зарождение великого имени. Немногие писатели совершали когда-либо прыжок в известность с такой поражающей внезапностью, как Рафаэль Сабатини. Однако «Скарамуш» не был его первой книгой. Он начал писать рассказы с 20-ти лет. Некоторые из них были проданы в Америке, но за очень низкую цену. Даже «Морской ястреб», сейчас широко известный, «еле расходился» тогда. И Первая Мировая Война, когда общественность едва желала думать о романах и тому подобных вещах, была несомненно важнее литературы. Но в 1921 г. война была окончена. Антивоенной реакцией стали книги, и когда вдруг появился исторический роман, захватывающий как у Дюма, но абсолютно другой по стилю, это было как внезапная вспышка солнца сквозь массу тяжёлых облаков после угрожающего утра.
Пять лет спустя мы обедали с мистером Сабатини и его женой в их лондонском доме. И там, сидя в кабинете на верхнем этаже за столом, за которым были созданы все его произведения, он рассказывал мне какой путь прошёл Скарамуш. Роман родился, вспоминал он, главным образом, из материалов, извлечённых, а потом переведённых и переделанных должным образом из книги английского писателя Мориса Санда «Маски и буффонады», в которой описывалась история искусства комедии dell’arte. У него осталось глубокое впечатление от искусства театра импровизации, которое так ловко конструирует смену действий, всегда разных, хотя создаваемых одними и теми же персонажами – Арлекином, Пьеро, Полишинелем, Панталоне, Коломбиной и многими другими, где, наконец, не последим является Скарамуш. Труппа бродячих артистов, зарабатывающая на жизнь этим искусством, представляла богатое поле деятельности для воображения, которому Французская Революция давала исторический фон.
50 000 слов этого романа, говорил писатель, были написаны и уничтожены. Он посчитал, что создал неудачное начало, и было необходимо начинать всё заново. Так мистер Сабатини совершенно бессознательно открыл мне секрет своего успеха. Он сам - свой самый строжайший критик. Банальность никогда не проникнет в его произведения. Я уверен, что, продолжая идти этим путём, он даже сейчас готов уничтожить плоды первых десяти лет работы, а возможно, и двадцати. На протяжении всей жизни он сам повышает планку уровня своего мастерства, и сейчас оглядывается на свои ранние пробы пера с неодобрением, которого читатели, однако, не разделяют.
Я всегда предполагал, что писатель, должно быть, собрал материалы для «Морского ястреба» в результате длительного проживания в столице Алжира, но я никак не мог до конца понять, как он мог жить там 3 века назад. Он должен был побывать там, а как иначе можно воспроизвести атмосферу дворца паши, его обстановку, манеры и обычаи или речь людей того времени? Как ещё воссоздать улицы города, невольничий рынок, триумфальную процессию корсаров и сцены абордажа на галерах? К моему величайшему изумлению мистер Сабатини сказал мне, что он никогда там не был, однако, он действительно изучал арабский, «усиливая этим свои ощущения». Сэр Оливер Трессилиан был создан на основе реального прототипа, сэра Френсиса Варнея, английского подданного, который стал корсаром и в 1630 г. совершил такой же налёт на балтиморскую деревню в Ирландии, как сэр Оливер, будто бы напавший на корнуэлльсскую деревушку в «Морском ястребе». Фон романа – алжирская история и подвиги пиратов Средиземноморья в XVII-XVIII вв., конечно же, реальные.
Естественно, разговор зашёл и о капитане Бладе, и мистер Сабатини совершенно откровенно рассказал мне, что повествование опирается на прочтённые им книги Эксмелина, голландского хроникёра, который плавал вместе с сэром Генри Морганом и описал его подвиги. Были прочитаны и другие современные авторы, но это не упрощало задачи, так как у них было недостаточно деталей. Питер Блад, как и Трессилиан, имел реального прототипа. Доктор из одной западной деревушки, по имени Питт, был осуждён только за то, что проявил милосердие к раненому стороннику Монмута, совершив такой же поступок, как Питер Блад. Как Блад, обвинён в высокой государственной измене за содействие бунтовщикам и действительно перевезён на Барбадос, где подобным образом был продан в рабство при идентичных обстоятельствах. Реалистичные описания Бриджтауна, залива Маракайбо, Порт-Рояла и других мест Карибского моря – результат терпеливого чтения и изучения, потому что Рафаэль Сабатини никогда не посещал ту сторону Атлантики.
«Как вы принялись за написание «Каролинца»? – спросил я. «Знаете ли, как человек, лишённый фантазии, я боялся его, - отвечал он, - потому что я никогда не был в Америке и не мог отчётливо представить себе людей, живших там 150 лет назад, без знания характеров современных американцев. Но после подробного чтения всего, что я мог найти касающегося американской революции, начал удивляться, как я мог принять за препятствия то, что, наоборот, можно выставить в выгодном свете. И так, я собрался с духом. Я начал сильно интересоваться ситуацией, сложившейся из-за интриги губернатора Рутледжа, разбившего британскую армию под Прево, что описано в мемуарах полковника Мултрие, которые я изучал с ещё более живым интересом. Восстанавливая топографию города Чарлстона XVIII века, я полагался на различные работы и карты, из которых наиболее исчерпывающей была «Чарлстон» Равенала.
«А что вы расскажете о своей новой книге «Белларион»? – продолжал расспрашивать я. Он ответил, что это роман о Северной Италии в 1400-х годах, в нём рассказывается о кондотьере, или предводителе наёмников, капитане свободного войска. В течение века такие «свободные войска» бродили по разным концам Италии, всегда готовые наняться к тому, кто готов заплатить им, и были не слишком щепетильны в характере требуемых услуг, что обеспечивало о них мнение, как о воинственных и кровожадных. Одним из самых знаменитых искателей приключений был сэр Джон Хоквуд, известный итальянцам как Джованни Акута, командующий «Белым войском». У него было много людей, по большей части низкого происхождения, но несколько из них возвысились вплоть до захвата трона. Белларион, говорил он, - своего рода сложный портрет наиболее выдающихся личностей, и множество действий, приписанных ему, основаны на действительных событиях из жизни итальянского военного лагеря и королевского двора раннего кватроченто.
Мистер Сабатини сказал, что он, вероятно, никогда снова не возьмётся за попытку создать роман о таком далёком прошлом, т.к. необходимые исследования были особенно беспокойными. Ведь эта эпоха была покрыта историей столетней давности ещё до изобретения печати. Это помогает ощутить огромное преимущество, данное любому виду письма до появления книгопечатания. До этого манускрипты копировались от руки – трудоёмкий процесс, с которым справится не каждый. Тогда не практиковалось обычное записывание, ведь как мог один написать (больше, чем можно было сказать) без аудиенции? Много работ, представлявших историческую и литературную ценность, погибли из-за высокой стоимости переписывания. У принцев и других людей, обладающих властью, часто возникал сильный соблазн исказить факты. Поэтому человек, который имел возможность заплатить хроникёру, мог довольно легко возвеличить себя или в своё удовольствие оклеветать врагов, и такое случалось довольно часто.
«Вы нашли большое количество таких случаев, когда писали «Чезаре Борджа»?» «Да», - ответил мистер Сабатини и затем объяснил мне, как он взялся за создание этого исторического труда. «Я начал его, - говорил он, - из праздного любопытства. Но когда я приобрёл определённую точку зрения, моё дальнейшее исследование стало направленно на подтверждение некоторых моих предположений». Он рассказал мне, что написание этого исследования потребовало 10 лет усердной работы: он рылся в старинных итальянских документах, а так же книгах на латинском, испанском и французском языках. Энциклопедизм, с которым написано это произведение, отмечает Сабатини как великолепного историка. Известность романиста, конечно, затмевала его репутацию историка, однако в начале своей писательской карьеры он приобрёл первый успех как автор исторического романа. Щепетильность Сабатини в использовании исторического материала иллюстрируют следующие слова из Предисловия к «Чезаре Борджа»:
«Не превращая этот труд в исторический роман, можно сказать, что в надлежащих руках он есть и будет оставаться одним из самых ценимых и ценных произведений в литературе.
Чтобы так утверждать, необходимо, чтобы были наложены определенные четкие границы на вольности по отношению к историческому материалу, которыми так часто увлекается писатель. Его работа должна быть честной работой; прежде, чем приступить к написанию романа, должно быть проведено глубокое, кропотливое исследование того исторического периода, в котором протекает действие, в конце концов, у пишущего сформируется правильное впечатление о нём, которое и будет передано читателю.
Таким образом, рассматривая роман как жанр наиболее широкий, чем любая другая форма литературы, хорошие результаты, которые должны сопутствовать таким усилиям, - вне всякого сомнения. Пренебрежение же ими, искажение характеров ради удовлетворения требований романтических развязок, различные искажения исторических фактов, грубые анахронизмы, проистекающие из-за поверхностного исследования, делают всё, чтобы навлечь на исторический роман дурную славу».
Лондонский дом четы Сабатини находится в одном из привлекательных кварталов города. Это просторный двухэтажный дом, перед которым расположен маленький газон, отгороженный от улицы и соседних зданий обычным английским забором и живой изгородью. Позади дома - сад, достаточно большой для игры в теннис, который так любят и автор, и его жена. В самом конце - фонтан в виде скульптуры мальчика, разработанный и сделанный Рафаэлем-Анджело Сабатини, единственным сыном писателя, ему теперь семнадцать лет и он готовится поступать в Оксфордский университет. Мощёная дорожка пересекает теннисный корт до сада с декоративными каменными горками, окаймлёнными травой, и благоухающими цветами Старого Света. Группа мягких кресел, стоящих под деревьями в конце аллеи создаёт особо приятное впечатление комфорта и счастья. Сидящие в них Рафаэль Сабатини и его очаровательная жена, длинный ряд цветов на одной стороне и окна их уютной террасы на заднем плане, создавали милую картину из жизни английской провинции, хотя мы находились в сердце Лондона.
Рафаэль Сабатини производит впечатление тихого вежливого джентльмена, весьма скромного и неиспорченного достигнутым успехом. Он без прикрас рассказывает о своих литературных достижениях. Однако и не умаляет своих достоинств - иначе это было бы жеманством. Но у него нет и капли тщеславия. Вы можете быть уверены, что он остался таким же, каким был до того, как его настигла известность. Хотя его отец был итальянцем, и сам он родился в Италии, в его лице не угадываются итальянские черты; и при этом его нельзя назвать типично английским. Он показал нам портреты своих отца и матери - в чертах Рафаэля Сабатини угадываются красивые черты обоих родителей. Ещё производит впечатление не только артистическая внешность или сдержанный темперамент. Обращают на себя внимание высокий умный лоб и пара золотисто-карих глаз этого человека, выразительность которых бросает вызов искусству фотографа, или живописца, или любому другому, кто попытается описать их. Именно эти глаза и лоб отражают всю сущность Рафаэля Сабатини.
Я сказал, что тщеславие чуждо этому человеку. Однако нужно сделать одно исключение: когда подали великолепного лосося весом в 4-6 фунтов, писатель откровенно не скрывал своей гордости. Ловля лосося, говорил он, главное занятие его жизни. Теннис – любимая игра, а написание романов – его «основная забава». Так нам открылась ещё одна хорошая черта его характера - умение внезапно удачно пошутить. У миссис Сабатини тоже было два повода для гордости – её Раф, как она любяще называла своего мужа и её «мальчик» - так она звала высокого молодого человека, которому уже исполнилось 17.
Краткие наброски жизни Сабатини, собранные мной часть за частью в разное время, наконец-то смогли там составиться в некоторое целое.

Он родился в маленьком городке Ёзи в центральной Италии 29 апреля 1875 г. К этому времени его отец, Винченцо Сабатини, приближался к концу своей длинной и блестящей карьеры ведущего тенора Итальянской оперы. Он был широко известен не только в Италии, но и во всей Европе, а так же в Северной и Южной Америке. Полвека назад Сабатини-старший и его жена совершили турне по Соединённым штатам с громким успехом.
Мать писателя, англичанка Анна Траффорд, происходила из знатной семьи. Обнаружив очень рано немалый музыкальный талант, она была отправлена родителями в Италию в возрасте 15 лет для обучения в миланской консерватории. Сначала предполагалось, что она должна стать пианисткой. Но по ходу обучения обнаружилось, что девочка обладает прекрасным голосом, который нужно развивать. Так неожиданно началась новая стадия её музыкального образования и так успешно, что Анна вскоре стала примадонной. После выступлений во многих итальянских театрах, она подписала контракт, по которому должна была провести сезон в Доме Оперы города Манилы на Филиппинах.
Тем временем знаменитый тенор посчитал необходимым для поправки здоровья совершить вояж по Индии. И так случилось, что тенор, рождённый в Италии, и примадонна, обучавшаяся там, встретились в этом городе, придя на встречу через весь мир, и затем решили связать свои судьбы не только на сцене театра, но и на великой сцене мира.
После 27-летней карьеры, когда их единственному сыну шёл седьмой год, певцы покинули сцену и осели в Португалии, где Винченцо и его жену очень уважали благодаря их талантам и где они были очень тепло встречены. В то время, когда они жили там, король Португалии Дон Луис I, дед сегодняшнего экс-короля Мануэля, посвятил Винченцо Сабатини в рыцари за служение искусству.
Первое школьное образование, или, по крайней мере, его часть Рафаэль Сабатини получил в лицее города Опорто в Португалии, где, конечно, он говорил на языке этой страны, который прибавился к его родному итальянскому. В 16 лет его отправили в округ Эколе в Цуг, в Швейцарии. Там официальным языком был немецкий, но французский был более распространенным, и первые шаги в литературу писатель сделал на французском. К его лингвистическим знаниям ещё прибавился испанский.
Как он дошёл до решения, что английский – язык всех лучших произведений мира, и как случайно он достиг значительных успехов в нём, лучше рассказывать словами самого Сабатини.
В недавнем письме к одному писателю он сказал: «Мой отец, в некоторой степени непрактичный и некоммерческого склада ума, имел надежду, что молодой человек с моими значительными языковыми успехами должен сделать блестящую карьеру в коммерции – он имел ввиду высокие отрасли международных отношений.»
«Так в возрасте 17 лет я был отправлен к родственникам моей матери в Англию, и они направили меня на путь к коммерции. В течение 10-ти лет я занимался канцелярской работой в офисе одной ливерпульской фирмы, занимающейся торговлей с Бразилией. Там я проявил некоторые способности, с уверенностью принятые моим отцом за фундамент моего счастья, который однажды превратится в руины. В фирме я имел довольно широкие полномочия, получал разнообразную иностранную корреспонденцию и писал такие великолепные письма на полудюжине языков, что это в дальнейшем послужило шансом к продвижению по службе. Таким образом, я постепенно приближался к моим коммерческим горизонтам. Но так случилось, что после моего трёх- четырёх- летнего пребывания в Англии я начал уступать, терзавшему меня «литературному зуду».
«Неверно утверждать, что я не знал английского, когда приехал в Англию. Я жил в Англии на попечении родственников матери в течение кочевой жизни моих родителей с 2-х до 7-ми с половиной лет. Там я изучал английский и до того, как покинуть Англию в 7 лет, читал книги на этом языке. ... Но если я расскажу вам, что я тогда читал, вы не поверите мне. Я не помню времени, когда не умел читать, также я не помню, как учился писать. После того, как я ребёнком покинул Англию, я упорно использовал этот язык снова и снова до самого моего возвращения десять лет спустя. Мой отец не говорил по-английски: дома говорили только на итальянском и я учил его со скоростью, с которой учить могут только дети, одновременно с португальским, который был официальным языком страны и школы, в которую я вскоре поступил после своего прибытия туда.
Изредка моя мать и я обменивались какими-то незначительными фразами на английском. Но и они становились всё более редкими, и в результате этого мой английский стал забываться. Но всё это время, и ещё потом в Швейцарии, я продолжал читать на английском практически всё, что попадало мне в руки. И хотя я был в равной степени жаден до чтения книг на всех языках – французском, итальянском, испанском и португальском, а позднее на немецком – я всегда предпочитал книги, написанные на английском. Замечательной вещью были также переводы с английского, и я до сих пор с живостью помню, с каким удовольствием я читал в Цуге на французском языке перевод «Роб Роя» Скота. Из всех его книг, с которых началось знакомство с иностранным языком, возможно, редкие едва ли теряли что-либо в переводах. Но история от этого не страдала, а моему юному уму нужна была только она. На втором плане стоял шотландский дух – также как гасконский в «Сирано де Бержераке» Ростана, который не был утерян для тех, кто читал эту великолепную пьесу на английском языке. Таким образом, в значительной мере, моё знакомство с английским продолжалось. Однако, это правда, что когда я в первый раз вернулся в Англию в 17 лет, я говорил на нём очень ломано, с трудом и медленно – как на языке, равнодушно выученном за границей, - а писал ещё хуже. Но он вернулся ко мне на самом деле очень быстро.
Я начал писать не потому, что думал о публикациях. Я писал, потому что хотел писать. Я обнаружил, что больше удовольствия получаешь, создавая истории сам, чем когда читаешь выдуманные другими. Я только доставлял себе удовольствие, и я продолжал это делать, с тех пор сопротивляясь всем соблазнам превратить в источник прибыли способность, которой я обладал. Позднее, после нескольких публикаций, я пристрастился к писательству на всю мою жизнь; хотя я столкнулся с постной пищей и с трудом оплачивал квартиру, я оставался глух к предложениям моего редактора, а также издателя, что я должен писать детективные истории или освещать общественные проблемы в повестях о повседневной современной жизни объёмом в несколько частей. Они заверяли меня, что именно это приносит прибыль, и, несомненно, так оно и было, но мне это не приносило радости; и так, несмотря на все соблазны, я придерживался того, что желал делать.
Однако, я забегаю вперёд. Вернёмся к дням моих первых анонимных опытов в искусстве повествования; так случилось, что в одном откровенном разговоре я признался в своих попытках одному знакомому журналисту, который заинтересовался и упросил меня показать ему что-нибудь из написанного мной. Я уступил и был изумлён его отзывом: прочитав, он сказал, что это произведение будет хорошо продаваться. По его совету я представил рукопись на рассмотрение кругу лиц, которых он мне указал, и моё удивление возросло, когда я вскоре получил подтверждение его правоты – редактор на самом деле предложил мне деньги за эту вещь.
Это одобрение послужило стимулом, который заставлял меня работать более регулярно и неуклонно, осознанно воруя часы сна. Сначала я держался за того доброжелательного редактора, который продолжал мне помогать. Затем, осмелев, я стал продвигаться дальше и рискнул предложить свои работы в один или два лондонских журнала. Они тоже были куплены. Мне начали предлагать заказы, и затем в один прекрасный день я получил письмо от Питера Керри, который был одним из директоров «Пирсон Лимитед», выразив свои впечатления об одном моём коротком рассказе, который он только что купил для «Королевского Журнала», он предложил мне написать объёмный исторический роман.
Меня, ещё никогда не пытавшегося испробовать свои силы, это опьянило, и в то же время привело в ужас. Но я принял это предложение и приступил к работе. Пока я писал эту книгу и то, что за ней следовало, я всё ещё держался за своё место в бразильской торговой компании. Но когда я работал над вторым романом, поле моей деятельности существенно расширилось. Я погрузился в журналистику. Я писал еженедельные статьи в воскресную газету и еженедельные литературные заметки в одну из двух известных ливерпульских газет. В течение года или двух я не знал, что такое хороший сон, или, по крайней мере, регулярный. Позднее, только после публикации второй книги - «Рыцарь Таверны» - я понял, что настало время принять решительные меры, и я сжёг мои «коммерческие корабли».
Бразильские лавочники с лёгкостью восприняли мою отставку, даже не пытаясь изобразить печали, забирая мой контракт, и я удалился в милую деревушку близ Честера, расположенную на берегах реки Ди, и там я полностью посвятил себя перу».
С тех пор мистер Сабатини полностью отдался литературе. С 1913 по 1918 он был директором издательского дома Мартин Секкер Лимитед. Но в течение этих лет большую часть своего времени он потратил на отделение разведки в британском военном ведомстве, где он был бесценным кадром благодаря своим выдающимся знаниям языков.