Как и люди, свою судьбу имеют книги. Имеют и свой возраст. К счастью, и судьба, и возраст для книг все же внешние обстоятельства - их содержание, герои не стареют, не меняются. Все так же молодой, скачет на коне д'Артаньян, веселы не только четыре танкиста, но и их верный Шарик, зорко глядит со шкафута капитан Блад.

Капитан Блад...

Родившийся под пером Рафаэля Сабатини в 1922 году, он более тридцати лет шел к нашему читателю. Пришел и стал любимцем не только детворы, подростков, но и взрослых. Да так и должно было быть, ведь у первых читателей «Одиссеи капитана Блада» уже подросли сыновья и внуки — и для всех них неустрашимый Блад с первых минут чтения становится лучшим другом. И таким остается навсегда. Не меняясь с развитием повествования внешне, он страница за страницей учит нас честности, верности данному слову, умению проявлять жалость к поверженному противнику, заступаться за слабого - словом, вводит в неписаный круг понятий о рыцарской чести. Окруженный врагами, не опускается до их уровня. И даже ярые противники признают это. «О вас известно, что вы воюете, как джентльмен», - говорит пирату вице-губернатор занятого Бладом испанского города.

Мы как будто ждали этого героя. Сухопутных смельчаков в доступной каждому из нас литературе хоть отбавляй. В мундире и без оного, на полях битв и в полной неожиданностей мирной жизни. С морем было хуже - известные нам литературные герои в основном только эпизодически ступали на палубу, все-таки в Европе главные бои шли на суше. А уж куда-то, в далекие моря, никто и не заглядывал. Со второй половины пятидесятых годов молодежь во весь голос запела «Бригантину». Флибустьерское синее море словно приблизилось, показалось на горизонте, темными черточками мачт бригантины перечеркнув безмятежность водного пространства. Но это была весьма общая картина, а хотелось конкретного, во весь голос рассказывающего о дальних, неведомых нам морях, о людях, перехватывавших галеоны, везшие из Америки золото и серебро.

И пришел к нам капитан Блад, ставший олицетворением того лучшего, что было в романтиках моря, выразителем извечной тяги к путешествиям, дальним странам. Нет сейчас, уверен, школьника, не читавшего эту книгу, не прошедшего вместе с Бладом его одиссею. Но все ли знают, что вымышленный Сабатини образ имел свои реальные прототипы, что все основные кульминационные точки реальны - и тем реальнее сам образ пирата-джентльмена?

Давайте совершим с вами путешествие во времени - не только пройдем еще раз тем путем, каким шел капитан Блад, но и поищем прототипы, исторические факты, на которые опирался автор, создавая «Одиссею...». И начнем этот путь, как начинаем чтение, - с первого предложения романа. Вот оно:
«Питер Блад, бакалавр медицины, закурил трубку и склонился над горшками с геранью, которая цвела на подоконнике его комнаты, выходившей окнами на улицу Уотер-Лайн в городке Бриджуотер».
Странное начало книги о пиратах, не правда ли? Автор первым делом оповещает нас о том, что Питер Блад - медик, причем не какой-то там знахарь или самоучка, а окончивший университет. Лишь в этом случае врач мог получить степень бакалавра. И сам Блад при случае - через пару страниц? - не отказывает себе в удовольствии напомнить о своем лекарском образовании: «Он мог бы сказать, что он врач, а не солдат, целитель, а не убийца». На суде Блад с гордостью заявляет: «Да, я окончил Тринити-колледж в Дублине». И далее: «Единственная моя вина в том, что я выполнил свой долг, долг врача». Даже на Барбадосе, ухаживая за ранеными испанцами, «он честно выполнял врачебные обязанности», заявив злобному полковнику Бишопу: «Я - врач и выполняю свои обязанности».

Далее можно привести не один десяток примеров - но, думаю, и этих хватит. Врач, врач, врач - твердит автор. Зачем? Как это зачем, скажет иной читатель. Ясно всем: надо было нарисовать образ благородного, наигуманнейшего человека в пиратской среде - кто лучше всего бы подходил для этой цели? Врач, целитель, человек самой гуманной профессии... В этом есть свой резон. Но уместно припомнить и другое: в пиратской среде была своя «табель о рангах». Так вот, согласно всем писаным и неписаным законам «берегового братства», врач являлся самой ценной фигурой на борту. В своей среде пираты могли найти, и не одного, капитана, штурмана, не говоря уже о пушкарях, плотниках или просто матросах. А вот врач в тех условиях ценился на вес золота. Неудивительно, что многодневные плавания с недоброкачественной пищей, часто тухлой водой приводили к массовым заболеваниям. Само же «занятие» пиратов выводило из строя десятки человек — с огнестрельными, резаными, колотыми и рублеными ранами, увечьями от падающих снастей. Команду следовало не просто лечить, ее надо было «возвращать в строй», и, чем быстрее, тем лучше.

В этой обстановке врач становился единственным человеком, способным залечить раны, полученные пиратами. И те, люди весьма практичные, считали весьма неразумным выход в море без врача. Они же окружали медика заботой, вниманием. Достаточно напомнить, что во время боя врач обычно находился ниже орудийной палубы, куда не попадали ядра неприятеля. Более того, он единственный, кто не участвовал в общекорабельных авралах. Суровые законы пиратства строго карали тех, кто пытался сбежать на берег во время плавания. Но вот Герман Коппинжер попытался уйти с корабля - его силой удержали, и только. Еще дважды решал бежать - с тем же результатом. Головой заплатил бы рядовой матрос, да и любой рангом повыше, за первую же такую попытку. Пока не вернулись в родной порт или в заранее назначенное место, пока не поделили добычу - ни шагу с корабля. Врачу же все сошло с рук. Порой врача не отпускали и после раздела награбленного. Один из медиков после захода на остров Минданао решил сойти на берег - это право он имел. Его задержали и быстренько вышли в море - одного врача отпустишь, а где возьмешь другого?

Даже первые достоверные сведения о пиратах Европа получила из рук врача. В 1678 году в Амстердаме вышла книга «Американские пираты» (если буквально, то «Морские разбойники»). Автором ее был никому ранее не известный Александр Оливье Эксквемелин. Будем называть его так, ибо под таким именем он значится на обложке книги, вышедшей у нас в Москве в издательстве «Мысль» в 1968 году и получившей русское название «Пираты Америки». Что же касается сомнений, то голландцы, что естественно, считают его своим земляком, испанский переводчик сделал его французом, английский - фламандцем, немецкий - немцем. Переводчик на французский язык (еще в 1686 году!) утверждал, что автор книги француз и зовут его Эксмелин. Не стоило бы, может, все это вспоминать, автор так и остался бы для нас Эксквемелином, если бы в 1985 году то же издательство «Мысль» не выпустило книгу Жоржа Блона «Флибустьерское море». А в этой книге используется французское написание - Эксмелин.

На время забудем о книге и ее авторе. Вспомним еще известных врачей. Так, Лионель Уофер много лет плавал помощником хирурга и вместе с Уильямом Дампиром перешел Панамский перешеек. Во время этого похода произошел взрыв рассыпанного пороха - ожоги не позволили Уоферу идти дальше с отрядом. Раненых флибустьеров добивали свои же люди: мертвый не мог выдать тайны испанцам. Уофера же оставили лечиться, дали помощника для ухода, он выздоровел, еще не раз участвовал в походах. После амнистии, объявленной пиратам в 1688 году, ушел от них и в 1691 году вернулся в Англию.

Уже говорилось о том, что пираты силой удерживали хирургов на борту судна. Порой врачей похищали, обманом завлекали на корабль, который тут же поднимал паруса. Явление это было столь распространенным, что нашло отражение даже в законах против пиратства. Капитана, весь экипаж вешали почти сразу, в отношении хирургов вели следствие - а как попал на корабль? В 1722 году королевские суда захватили у берегов Африки корабль капитана Робертса, на котором было аж три (!) врача. Двух - Петера Скудаморе и Георга Вильсона — повесили, так как они добровольно вошли в состав экипажа. Хирург Комри Адаме был отпущен на все четыре стороны без предъявления каких-либо обвинений: на суде выяснилось, что его заставили служить силой. Год спустя в Бостоне судили людей знаменитого пирата Неда Лоу. Хирурга Джона Кенкета от наказания освободили. И в этом случае причиной стало принуждение врача силой к службе у пиратов.

Врачи не только входили в состав экипажей. Они порой командовали целыми экспедициями. Томас Довер был в свое время известнейшим врачом в Англии. В 48 лет (по тому времени возраст, близкий к старческому) получил каперский лист, экипировал два корабля и вышел в море. Капитаном у него стал Вудс Роджерс, штурманом - бывший пират Дампир. Три года длилось это кругосветное путешествие через Канарские острова, Рио-де-Жанейро, мыс Горн, Эквадор, нынешнюю Индонезию и мыс Доброй Надежды. Довер захватил несколько французских и испанских кораблей, среди которых был и галеон, везший из Манилы добытые сокровища, разграбил порт Гуаякил в Эквадоре.
Ну а в историю плавание это вошло остановкой на острове Хуан-Фернандес, где моряки отыскали шотландца Александра Селькирка, оставшегося после ссоры со своим капитаном. Селькирку не просто дали возможность вернуться в Англию - его взяли офицером на судно, где был сам Довер. Дальнейшее знает каждый школьник: рассказ Селькирка заинтересовал Даниэля Дефо - так появился «Робинзон Крузо». Что касается «путешествия» (теперь можно и взять в кавычки - обычный пиратский рейд) Довера, то оно принесло невиданную добычу - по оценкам того времени, около 170 тысяч фунтов стерлингов. И ранее известный, Довер стал членом Королевской врачебной коллегии. На закате жизни издал книгу, содержавшую различные рецепты, в том числе и созданные им.

Вот таким был вклад врачей в историю пиратства. От представителя необходимейшей профессии на борту до руководителя трехлетней экспедиции! Неудивительно, что Сабатини дал своему герою профессию, которая могла хорошо служить ему на суше и совсем не мешала в море. Даже наоборот - уважение, с которым пираты относились к врачам, рас-пространялось и на капитана Блада. Чтобы закончить рассказ о «врачебной» стороне «Одиссеи...», напомним еще один эпизод. На корабле, который вез узников, вспыхнули болезни. А «капитан «Ямайского купца» бранью и угрозами встречал настойчивые просьбы врача разрешить ему доступ к ящику с лекарствами для оказания помощи больным». Прочтите это предложение еще раз, обратив внимание на слова «доступ к ящику с лекарствами».
Сабатини не случайно употребляет такое официальное слово, как «доступ». Наряду с денежным ящиком, пороховым погребом и другим крайне ценным грузом ящик с лекарствами был предметом особых забот не только капитана, но и всей команды. Ценность эта повышалась на пиратском судне - с боем можно захватить другой корабль, любые ценности, но лекарства попадались не всегда. Были капитаны, которые решали этот вопрос, что называется, «любой ценой». В 1717 году знаменитый Чернобородый в ультимативной форме потребовал лекарства у... губернатора Южной Каролины. Да ни много ни мало - на сумму 400 фунтов стерлингов! На борту пиратского корабля оказалось много пленников - Чернобородый пригрозил, что вырежет всех. Что оставалось делать губернатору? Уже упоминавшийся Лоу подобным образом поступил с губернатором одного из островов. Есть интересная деталь - пираты «классического периода», о которых идет речь, действовали на основе принципа, который можно сформулировать так: «нет добычи - нет вознаграждения», а может быть, надо переводить и проще: «как потопаешь (по морям, разумеется, и океанам) - так и полопаешь». Словом, все зависит от добычи. И бывали (не раз!) случаи, когда корабли, исчерпав запасы еды и питья, возвращались на базу. Так вот, врачу выдавалось по 200—250 песо на пополнение аптечки. Деньги, если экипаж в одном и том же составе уже выходил в море, специально откладывались из предыдущей добычи, если поход первый - занимались, добывались любой ценой. Прежде чем поделить то, с чем команда вернулась в родной порт, из общей суммы вычитались деньги на раненых, на ремонт корабля и т. д. В этом случае средства для аптечки выделялись в самом начале.

Принцип «нет добычи - нет вознаграждения» дожил до наших дней, правда, в несколько видоизмененной форме. Вместо «нет добычи» сейчас формулируют «нет спасения». И относится это к любым спасательным действиям на море. Многие читатели знают о подъеме золота в 1981 году с затонувшего британского крейсера «Эдинбург» (он перевозил в 1942 году советское золото в Англию - плату за военные поставки). Так вот, именно на основе «нет спасения - нет вознаграждения» было подписано соглашение с фирмой «Джессоп марин рикавериз лимитед». Фирма брала на себя все расходы, вплоть до выгрузки золота в порту. «Эдинбург» нашли, золото (почти все) подняли, спасатели хорошо заработали. А могло быть и иначе. Этот же риск сопутствовал и пиратам... Ну в конце концов врача признали, аптечку ему выдали. Болезни на судне прекратились. «Ямайский купец» на всех парусах несся к Барбадосу. Почему именно этот путь избрал Сабатини, чтобы привести своего героя к месту его подвигов?

Тут нужно вспомнить обстановку, сложившуюся к середине XVII века в Вест-Индии. Испания, твердой ногой стоявшая в Южной и Центральной Америке, понемногу теряла контроль над тысячами островов, как бы преграждавших путь судам, шедшим из Европы в Новый Свет. После гибели Непобедимой армады (1588 год) испанцам все труднее и труднее становилось удерживать изрезанные бухтами, покрытые густыми лесами острова. Франция, Англия, Голландия захватывали то один, то другой клочок суши, привозили переселенцев, ставили губернаторов, строили крепости и форты.

Если раньше корсары, изрядно пощипав суда, перевозившие золото и серебро, должны были удирать в Европу, то теперь все упростилось. Можно было в нескольких днях пути от родной базы встретить испанский корабль, ограбить его, вернуться на базу и сразу же спустить всю добычу. Вот так, «не отходя от дома», действовали десятки и сотни пиратских судов. Неудивительно, что погоня за ними часто была просто невозможной - каким же должен быть боевой флот, чтобы караулить у каждого из тысяч островов! Когда говорится о пиратской базе, не нужно думать, что это какое-нибудь примитивное местечко, тайный лагерь, не ведомая никому бухта. Было, конечно, и такое, но главными базами пиратов стали крупные, говоря сегодняшним языком, военно-морские базы - французская Тортуга, английские Барбадос и Ямайка. В любой из этих портов могли привести захваченный испанский корабль, и никто не стал бы задавать вопросы. «Так им, испанцам, и надо».

Барбадос среди прочих таких же островов выделялся своей освоенностью. Почти весь он был покрыт сахарными плантациями — спрос на сахар все рос и рос в Европе. Сначала плантации принадлежали многочисленным белым колонистам (в 1645 году - 11 тысяч фермеров и всего 5800 рабов), потом произошла неизбежная концентрация капитала, и через двадцать два года на острове насчитывалось 745 крупных плантаций и 82 тысячи рабов! И все же рабочих рук не хватало, хотя из Африки корабли поставляли все новые и новые партии «черного дерева». Поэтому на остров попадали и белые, чья участь не отличалась от участи негров. Европейцы плохо выдерживали климат и адские условия жизни, многие погибали, но часть бежала и присоединялась к пиратам. Впрочем, можно подозревать, что, продавая себя в рабство на три года, многие и рассчитывали на побег - иного пути попасть к пиратам у бедного жителя Европы не было.

История знает классический пример - Генри Моргана. Вот что пишет о нем Эксквемелин: «Он отправился к морю, попал в гавань, где стояли корабли, шедшие на Барбадос, и нанялся на одно судно. Когда оно пришло к месту назначения, Моргана, по английскому обычаю, продали в рабство. Отслужив свой срок, он перебрался на остров Ямайку, где стояли уже снаряженные пиратские корабли, готовые к выходу в море». Все ясно, кроме одного - почему на Барбадосе надо было продавать Моргана? Это могли сделать лишь в том случае, если он сам продал себя еще в Англии или задолжал крупную сумму капитану судна. А может быть, и проигрался...

Как относились плантаторы к белым, мы знаем из романа Сабатини. Автор вовсю пользовался книгой Эксквемелина. Вот несколько цитат из этой книги: «Этим рабам достается больше, чем неграм. Плантаторы говорят, что к неграм надо относиться лучше, потому что они работают всю жизнь, а белых покупают лишь на какой-то срок...», «От плохой пищи слуги все время страдают тяжкими недугами и пороком сердца...», «Некий юноша из вполне порядочной семьи убежал из дома... и попал в руки одного плантатора. Плантатор зверски издевался над ним, требовал явно непосильной работы и морил голодом. Бедный парень в отчаянии бежал в лес и умер там от голода». Многие строчки «Одиссеи...» прямо перекликаются с «Американскими пиратами». «Гарднер начал расхваливать здоровье Питта, его молодость и выносливость, словно речь шла не о человеке, а о вьючном животном», - пишет Сабатини. «У своих хозяев эти люди работают словно лошади...», «Слуг продают и покупают, как лошадей в Европе» - это уже слова Эксквемелина.
Или вот еще: «Плантатор привязал слугу к дереву и бил до тех пор, пока вся спина несчастного не обагрилась кровью. Тогда плантатор намазал спину смесью из лимонного сока, сала и испанского перца и оставил привязанного слугу на целые сутки». Почти так же поступил и полковник Бишоп в отношении Питта.
Сам Эксквемелин тоже попал в рабство: «Меня также продали, потому что я был слугой Компании, как назло, имел несчастье попасть к самой отменной шельме на острове. Это был вице-губернатор или помощник коменданта. Он издевался надо мной, как мог, морил меня голодом...» Почти такую же должность занимал и Бишоп - он был командиром барбадосской милиции, вторым лицом в военной иерархии острова, то есть практически помощником коменданта форта майора Мэллэрда. Эксквемелину удается освободиться из рабства. «Обретя свободу, я оказался гол, как Адам. У меня не было ничего, и поэтому я остался среди пиратов... Я совершил с ними различные походы...». Эксквемелин вошел в экипаж пиратского судна. Капитану Бладу предстояло еще добыть судно, чтобы быть независимым.

О том, как был взят «Синко Льягас», мы прочли в «Одиссее...». А вот наяву - были ли случаи, когда небольшая группа захватывала бы хорошо вооруженный корабль, да еще с частью экипажа на борту? Нечто подобное проделал французский пират Пьер Большой. Он захватил корабль... вице-адмирала испанского флота, имея под командой 28 человек. Бродил он вокруг Эспаньолы, как тогда назывался остров Гаити, много дней не встречая добычи, кончался провиант, надо было заворачивать в какой-то дружественный порт, как вдруг вдали показались паруса, да не какого-то простого судна, а галеона, плавучей крепости. Ночью Пьер Большой подошел к судну незамеченным. Уверенность испанцев в не-приступности галеона была так велика, что на борту не оказалось охраны. Ночью все 28 человек бросились на абордаж. Без всякого шума французы ворвались в каюту капитана, который... играл в карты со своими офицерами. Никто не видел какого-либо корабля, галеон шел привычной трассой, и вдруг в каюту капитана врываются пираты с оружием в руках. «Иисус, да ведь это черти!» - вскричали испанцы. ««Боже мой!» - прошептал канонир» - это пишет Сабатини. Пьер Большой вошел в историю как первый пират Тортуги, пират удачливый (взять галеон и много лет позже считалось большим счастьем), но по-настоящему пиратской карьеры он не сделал. Убедившись, что галеон полон товаров и провизии, Пьер Большой повел судно... во Францию, в родной Дьепп. Там все распродал, поделился с товарищами и зажил жизнью буржуа... И наверное, не ведал, что своими делами подал пример: суда с Тортуги стали активнее нападать на испанские корабли, а жителей Дьеппа все чаще и чаще начали встречать среди пиратов.

Так начиналась слава Тортуги. Этот маленький островок приютился у берега Эспаньолы (Гаити). Открыл его сам Колумб и за то, что новая земля лежала на горизонте, похожая на черепаху, так и назвал остров (Тортуга - по-испански «черепаха»). Сейчас на наших картах название острова воспроизводится с французского — Тортю. Он частенько посещался пиратами, но настоящая история может считаться с 1630 года, когда испанцы выгнали всех жителей острова Сент-Кристофер, изрядно докучавших им. Кое-кто послушался, уехал в Европу, но самые отчаянные осели на Тортуге.

Оттуда начались такие нападения на суда, что уже в 1638 году испанцы высадили на Тортуге десант и оставили гарнизон, изгнанный годом позже англичанами. Капитан Виллис стал первым «хозяином острова», его сверг Левасер (да, тот самый Левасер, который в романе пытался обмануть капитана Блада). Левасер был убит, правда своими помощника-ми. Власть менялась, но остров богател, населялся, и вот в 1663 году сюда прибыл новый губернатор - Бертран д'Ожерон. Сам в прошлом флибустьер, он одновременно сделал несколько дел, каждое из которых в отдельности могло бы прославить его имя.

Д'Ожерон укрепил форт, и под защитой орудий начала развиваться торговля. Чтобы она шла активнее, губернатор пускал в порт любые суда. Единственное - уплати десять процентов портового сбора, шедшего королю Франции. После — пей, гуляй, но не переходи определенных границ. И главное - губернатор первым догадался выписать из Франции женщин, навсегда приковавших многих пиратов к Тортуге. При д'Ожероне для Тортуги настал «звездный час». Самым удачливым пиратам надо не только пропивать награбленное, им нужно ремонтировать и оснащать свои корабли, время от времени собирать сообщников, закупать снаряжение. И потянулась морская братия на Тортугу. Сюда же привел свой корабль и капитан Блад.

Во многих романах, где главными героями были не пираты, а их жертвы, буйная вольница описывалась только как сборище людей, не признающих никаких законов. Так и было - но уже в самом конце пиратства, в начале и ближе к середине XVIII века. Для классического же его периода, когда не только захватывались целые эскадры, перевозившие золото и серебро, но и штурмовались укрепленные города, была характерна дисциплина. Да, дисциплина, хоть это и кажется невозможным. «Как было принято неписаными законами «берегового братства», он заключил договор с каждым членом своей команды, по которому договаривающийся получал определенную долю захваченной добычи», - пишет Сабатини. И дальше: «Левасер и Блад заключили договор, подписанный не только ими, но, как это было принято, и выборными представителями обеих команд».

Вдумайтесь - в тот период, когда рабство было самой распространенной формой зависимости человека от человека, здесь используются такие правовые нормы, которые не везде встречаются и в наше время. Взять хотя бы дележ добычи: каждый знал причитающуюся ему долю - согласно «трудовому участию». Вот, например, как об этом пишет Эксквемелин: «Собрав всю... добычу, должно, прежде всего, выделить долю егерю (как правило, двести реалов), затем вознаграждение плотнику, принимавшему участие в постройке и снаряжении корабля; плотнику обычно выплачивают сто или сто пятьдесят реалов, и суммы эти выплачиваются после возвращения из похода. Затем следует доля лекаря (на больших кораблях ему выделяют на медикаменты двести или двести пятьдесят реалов)».

Цитата длинная, но посмотрите, какой порядок: сначала егерю, готовившему продовольствие, потом плотнику (оба остаются на суше), а за ними врачу - первому из тех, кто находился на борту корабля. И уж затем следует раздел между командой: у капитана четыре или пять долей, далее - ниже и ниже, у юнги - половинная доля. Договор этот соблюдался строжайше - иначе не могло и быть. Каждый из пиратов был заинтересован, чтобы все ценное шло в общую кучу, а потом делилось. Правда, историки пишут, что перед дележкой часто предлагалось добровольно выложить все, что «забыто» в карманах. До той поры был не грех, если в пылу боя что-то схватил себе. Но позже... Известен случай, когда в отряде Моргана возник ропот по поводу добычи. Предводитель, смелый и решительный человек, вывел пиратов на пустое место, разделся и приказал обыскать себя. А затем и других. Все - больше вопросов не было. Доля выплачивалась безукоризненно. И в то далекое время, и... сейчас. Да, именно сейчас. Обычай деления добычи на доли в команде остался в рыболовном флоте.

Советский писатель Радий Фиш, ходивший с рыбаками в плавание, в своей книге «Да здравствуют медведи!» (М., 1983) с удивлением отмечает: «Но вот «паевая система» сохранилась, оказывается, до сих пор. На нашем судне 108 человек. Капитан имеет 2,8 пая, старший помощник - 2,3, старший механик - 2,5, уборщица - 0,5 и т. д. - всего 125 паев. Если тонна обезглавленного, выпотрошенного, замороженного и упакованного морского окуня принимается в порту, скажем, за 47 рублей, то разделите эту сумму на количество паев, и вы узнаете, сколько получит матрос первого класса с тонны готовой продукции «по прямым сдельным расценкам»». К написанному ни добавить, ни убавить. Та же пиратская долевая система, причем почти полностью совпадающая (уборщица сегодня и юнга триста лет назад - по 0,5 пая). И если вместо обезглавленного и выпотрошенного морского окуня, о котором пишет Р. Фиш, представить выпотрошенный галеон...

Конечно, все читали «Остров сокровищ» Р.-Л. Стивенсона. Вспомните дневник Билли Бонса: «Десять или двенадцать следующих страниц были полны странных записей. На одном конце стояла дата, а на другом значилась сумма. Как обычно в бухгалтерских книгах... записи велись в течение почти двадцати лет. Заприходованные суммы становились все крупнее...» Вот это тоже рассказ о добыче, пришедшейся на долю штурмана Билли Бонса.

Так вот, зная все это, легко понять ситуацию, приведшую к стычке с Левасером. Лицо это историческое. В прошлом капитан французского королевского флота, Левасер с отрядом пиратов изгнал англичан с Тортуги в 1641 году, получив звание губернатора острова. Десять лет царствовал на нем, все круче и круче обращаясь с местным населением, пока в 1652 году не был убит своими помощниками. Именно он укрепил остров, построил форт на скале, возвышавшейся над гаванью Тер-Бас. В 1645 году испанцы сунулись на Тортугу и... получили по зубам. Но в историю Левасер вошел как жестокий тиран (по отношению к своим подчиненным, не к испанцам), и это определило его место в романе.

Что сделал Левасер крамольного, с точки зрения команды своего корабля? Забрал себе детей губернатора д'Ожерона, оценил их свободу в двадцать тысяч песо и, по мнению окружающих, пытался присвоить эти деньги. А ведь вся добыча подлежала дележке - закон «берегового братства». Переступив через него, Левасер сам подписал себе приговор. В такой ситуации рассчитывать на поддержку команды он не мог. «Самое неприятное и печальное - это то, что вы утаили от меня часть трофеев. Такие поступки, согласно нашему договору, караются, и, как вам известно, довольно сурово», - напоминает ему капитан Блад. И на слова Левасера, что «мы можем расторгнуть наш союз», отвечает: «Это случится немедленно после выполнения вами условий соглашения, заключенного нами перед отправлением в плавание».

Сабатини хочет показать нам своего героя с самой лучшей стороны, человеком, препятствующим гнусным поступкам Левасера и в конце концов убивающим его. Но интересно, что причина для ссоры выбрана во взаимоотношениях пиратов. Блад отнюдь не бросается силой освобождать дочь и сына «губернатора Тортуги, острова, который является единственным... убежищем в этих морях». Одно это могло бы стать причиной схватки - причем довольно обоснованной, ведь Блад сам стал невольным сообщником Левасера.
Автор же выбирает иной путь. У него капитан Блад не только спаситель, он еще и человек слова. Правда, это, по мнению самого Блада, маска: «Мне пришлось подкупить банду негодяев и убедить их выйти из повиновения еще большему негодяю». Но это слова, обращенные к спасенным. Левасеру же он говорит: «Наш договор предусматривает, что любой из членов экипажа кораблей, кто утаит часть трофеев хотя бы на одно песо, должен быть повешен на нок-рее. Именно так я и намерен был с тобой поступить». Может быть, этим словам тоже можно верить? Тогда: благородство благородством, а подписанные соглашения нужно соблюдать. И слова Каузака, что Блад «честно поступил с нами», отнюдь не свидетельство подкупа — действительно честно...

И вот Блад задумывает небывалое дело - нападение на город Маракайбо. И это исторический факт - в 1669 году подобное сделал Морган. Мы уже встречались с этим человеком, когда говорили о судьбах и путях людей, сначала бывших рабами на Барбадосе, потом командовавших пиратами. Чем дальше идет повествование о Бладе, тем больше и больше сливается его образ с тем исторически достоверным портретом Моргана, который мы знаем. Сливается, но не может слиться до конца.
Писатель, ведущий своего героя в существовавшем мире, не может пройти мимо определенных реалий, отразившихся на судьбах эпохи. Восстания, войны, перевороты - все это накладывало отпечаток на жизнь каждого героя (и литературного - тоже) в Европе. В Карибском море подобными вехами того времени были крупные пиратские рейды. Такие, как поход на Маракайбо. Сабатини не просто сделал Блада участником похода. Он - руководитель пиратов, а, следовательно, скажет любой, его поступки - поступки Моргана, того, подлинного «адмирала пиратов» (так именовали Моргана испанцы). И все же это не так. Сабатини сумел провести своего героя путями Моргана, отделив подлинно новаторские приемы боя, высокое умение командира от жестокости и коварства, проявлявшихся у его прототипа. Флотоводец и пират (в худшем смысле этого слова) - вот две стороны личности Моргана. Ясно, что Блад мог взять себе только первое.

Сабатини усиленно подчеркивает это. Нападение на город, вынужденная задержка, блокада и прорыв ее, вплоть до использования брандера и вымышленного десанта на остров, - здесь все «по Моргану». Один к одному, даже то, что между пиратами и испанцами шла переписка — первые требовали выпустить их в море, вторые требовали сдачи. Испанцами командовал дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноса. Вспомните имя противника Блада - дон Мигель де Эспиноса-и- Вальдес.

И главное различие - по Сабатини, капитан Блад не грабил, не убивал мирных жителей. Об этом в книге ни слова. Просто пообещал сжечь город, а испуганный вице-губернатор достал деньги. Перед этим произошел вот какой разговор. Узнав от вице-губернатора, что деньги у жителей все же есть, Блад удивился: «А не кажется ли вам, что с горящими фитилями между пальцами вы станете более разговорчивым?» На что получил ответ: «Так делали Морган, Л'Оллонэ и другие пираты, но так не может поступать капитан Блад». Вот так, несколькими абзацами Сабатини отделил романтического Блада от залитых кровью пиратов. На страницах книги сделал то, чего не могло быть в жизни: история флибустьерского моря писалась отнюдь не пером, а абордажной саблей. И руки, державшие эту саблю, были отнюдь не в чернилах...

Изменения коснулись и дат. Маракайбо был взят в 1669 году. Сабатини перенес действие в 1687 год. Зачем ему это понадобилось? Да потому опять, что не мог Блад оставаться в стороне от важнейших событий эпохи. А они все произошли после 1689 года, когда на английский престол взошел Вильгельм III Оранский. При нем Англия присоединилась к Аугсбургской лиге, созданной для ограничения территориальных захватов Франции в Европе. Как бы в отместку Франция произвела единственный рейд на испанские владения в Америке. Конечно, стычки - и серьезные - были раньше. Французские пираты потрошили испанские корабли не хуже англичан. Заходили на острова (на ту же Тортугу) военные корабли французов. Но вот чтобы из Европы прибыл флот с заданием совершить рейд на материк, рейд чисто пиратский по своей сути, такого еще не было.

Рейд этот произошел в 1697 году. Сабатини и его сдвинул по крайней мере на восемь лет. Можно понять писателя: Маракайбо - 1669-й, рейд на Картахену - 1697-й. Без малого тридцать лет разницы. Что, прикажешь капитану Бладу все это время болтаться в море? За тридцать лет даже Арабелла вышла бы замуж... И Сабатини, ловко выстроив даты по своему усмотрению, высылает Блада против Маракайбо в 1687 году. Потом идет 1688 год, когда, по роману, его герой спасает Арабеллу и лорда Джулиана Уэйда, а потом столь неудачно становится офицером флота короля Якова. Уход из Порт-Ройяла, возвращение на Тортугу, рейд на Картахену - это уже 1689 год. И наконец, известие, что в Англии правит Вильгельм III. ««Последние три месяца мы были оторваны от всего мира, сэр», - ответил Блад».
Наступал неизбежный конец скитаниям Блада, конец повести Сабатини: «Если король Яков свергнут с престола и бежал во Францию, значит, наступил конец ссылке Блада, и он мог вернуться в Англию, к мирной жизни, столь трагически нарушенной четыре года назад».

Конец был не только скитаниям Блада. Нападение на Картахену - самое крупное военное мероприятие, в котором принимали участие пираты, вершина их славы. И одновременно начало заката - в том же 1697 году война закончится Рисвикским миром. А после него англичане начнут вовсю «чистить» свои колонии в Карибском море. То же самое будут делать и французы. В целом наступление это началось раньше, когда время от времени объявлялись амнистии, а пиратам прощались все грехи. Но там была двойственная ситуация - пиратам приказывали бросить свое «ремесло», схваченных вешали, но в то же время крупной охоты на них не вели. Теперь же в дело вступил королевский флот.

Видно, что и самому Сабатини все труднее и труднее вести повествование в прежнем стиле. Темп романа убыстряется, кульминацией всех боевых событий становится битва в гавани, во время которой даже потоплена «Арабелла» - своего рода символ окончания скитаний, ведь на этом судне ушел в свою одиссею по Карибскому морю капитан Блад. Действия его прямы, автор теперь не задает загадок, используя хорошо знакомые ему реалии пиратской жизни. Раньше он делал это часто. Вспомните хотя бы первый уход плантатора Бишопа с «Синко Льягас»: «Питер Блад отдал распоряжение, и поперек планшира привязали длинную доску... Полковник со злобой взглянул на него... Сделав три шага, Бишоп потерял равновесие и, перевернувшись в воздухе, упал в воду». Так вот, подобным образом пираты казнили людей, а здесь это было своего рода позорной казнью, которой часто забавлялись они. И неудивительно, что Бишоп прошел через нее. Нам такие детали неизвестны, и читатели воспринимают все просто как забавный случай. Для тех же, кто был связан с морем, уход Бишопа по доске становился символом его будущего позорного падения.

«Но страшнее всего были его рассказы. Ужасные рассказы о виселицах, о хождении по доске, о штормах и об островах Драй-Тортугас, о разбойничьих гнездах и разбойничьих подвигах в Испанском море», - вспоминал Джим Хокинс, герой «Острова сокровищ». Ну это еще XVIII век, точнее, примерно его половина. Уже нет открытого пиратства, но еще бродят по земле остатки экипажей, еще есть люди, с тоской вздыхающие о прежних порядках и прежней добыче. Тут же вспоминают и «хождение по доске».

Наступает XIX век. В ответ на вопрос Гекльберри Финна: «А что же они делают, пираты?» - Том Сойер отвечает: «О! Пираты живут весело... А матросов и пассажиров они убивают - заставляют их пройтись по доске...» Вот сколько скрыто за простой вроде бы деталью - падением Бишопа с доски за борт «Синко Льягас». Автор романа не раз прибегает к символике, понятной нам,- скажем, там, где Блад переименовывает три захваченных судна, дав им имена богинь судьбы. Богинь, ныне вершащих судьбы испанских кораблей. И, как мы видим, наряду с этим в романе немало деталей, понятных только людям, знающим море, как будто «Одиссею...» писал не профессиональный писатель, а профессиональный моряк. И этот моряк выдает капитану Бладу самую лучшую характеристику.

Вот какой можно взять пример - дисциплину. Уже упоминалось, что у людей Блада она была на высоте. Вроде об этом и не говорится прямо. Но вчитайтесь. На захваченном корабле - «Блад не допустил никаких излишеств», через несколько часов - «поперек палубы двумя стройными шеренгами стояли человек двадцать солдат», перед выходом в море - «все проявления буйной недисциплинированности, обычные для корсарских кораблей, на борту «Арабеллы» категорически воспрещались». Эти мелкие детали рассыпаны по всей книге. Еще и еще раз автор доказывает, что капитан Блад - джентльмен, и только! Картина эта являет полный контраст тому, что читатели знают о пиратских нравах и обычаях. Бесспорно, ближе всего к нашей эпохе время деградации «рыцарей черного флага». И видим мы в них не хозяев флибустьерского моря, от одних парусов которых прятались даже военные корабли, а мелких бандитов, всеми проклятых и всеми гонимых. Сабатини словно снимает этот грязный занавес, выросший между нами, и показывает самое лучшее, что было (или могло быть?) у пиратов.

А худшее? Это у Стивенсона: «Оба, судя по голосам, были вдребезги пьяны и продолжали пить». Дальше: «Хендс и его товарищ, ухватив друг друга за горло, дрались не на жизнь, а на смерть». Еще: «Палуба, не мытая со дня мятежа, была загажена следами грязных ног. Пустая бутылка с отбитым горлышком каталась взад и вперед». Пожалуй, хватит цитат. И по уже приведенным видно, как должна была выглядеть «традиционная жизнь» на пиратском корабле. У Блада все иначе, у Блада такое немыслимо - словно кричит нам автор романа. Дисциплина у него выше, чем на военном корабле испанцев, конечно, «Синко Льягас» был таким, а матросы, оставленные на борту, «продолжали беззаботно веселиться».

Создав образ идеального капитана, рыцаря без страха и упрека, опытный писатель не мог не закончить роман идеальным выходом из положения - Блад возвращается служить своей стране. Он меняется местами с полковником Бишопом - становится губернатором Ямайки. И здесь следует за ним тень Моргана - ведь именно он был вице-губернатором Ямайки. Рядом, на Багамах, такую же должность занимал Вудс Роджерс. Оба, как говорится, «вплотную» взялись за пиратов, преследуя и уничтожая их. Интересно, какие инструкции получил на этот счет сам капитан Блад?

Послушайте, скажет читатель. До конца книги осталось меньше страницы. Где же любовь, гнавшая Блада по волнам Флибустьерского моря, где же прекрасная Арабелла или как там ее звали? Увы, в числе причин, побуждавших действовать литературных героев - Блада, Хагторпа - или реальных - Моргана, Вудса Роджерса, такой не значится. Хотя, впрочем, можно найти нечто похожее, только совсем в другом конце земного шара. Произошло это в 1712 году. Франция воевала с Голландией, воевала не только на суше, но и на море. Большая эскадра отправилась на Маскаренские острова. Целью был остров Маврикий, где находился небольшой голландский гарнизон. Никакого сопротивления гарнизон не мог оказать, губернатор сдал остров. Мирные переговоры закончились к обоюдному согласию. Губернатору разрешили отбыть домой на выделенном корабле, забрав с собой все, что он захочет. Ну, разумеется, в первую очередь семью.

Судьбе было угодно, чтобы руководитель этой экспедиции назначил сопровождающим корабль губернатора единственного корсара, включенного в эскадру, Пьера Леграна. Так и хочется перевести фамилию Леграна не как фамилию, а как прозвище — Большой и вспомнить его «однофамильца», взявшего лет за восемьдесят до этого на абордаж испанский галеон. Нынешний корсар Легран мог быть внуком пирата Леграна, внуком, ни в чем не уступавшим легендарному моряку из Дьеппа.

Пьер Легран был родом из Марселя. Имея королевский патент, он нападал на испанские суда, нападал удачно. Дальше мы узнаем, что удача никогда не покидала Леграна, да разве и могло быть иначе у красавца корсара (если судить по сохранившемуся портрету) ! Вот в каюту корсара за день до отплытия и явилась дочь изгоняемого губернатора Анита ван Бринк. Она, вероятнее всего, хорошо знала, к кому идет: обратилась не к старшему по званию, не к командиру эскадры. Именно корсар стал тем человеком, которому Анита рассказала о золоте, хранившемся на острове. Знала, знала Анита, к кому шла. Если и был в эскадре человек, способный на любой поступок ради золота, то только один - Легран. Золото не добывалось на Маврикии - его туда привозили.

Казавшийся безопасным вход в бухту на самом деле преграждался рифами, и суда, пытавшиеся спрятаться в ней от урага-нов, шли ко дну. Между теми, кто спасся ранее, вытащив на берег все свои драгоценности, и вновь прибывшими вспыхивали схватки. Золото переходило из рук в руки. Одна из групп, попавших на остров, ушла с берега в глубь острова, построила там хижины. Среди них была одна-единственная женщина, ставшая предметом раздора. Пираты уничтожили друг друга, а единственный уцелевший рассказал о спрятанной добыче мулатке, ухаживавшей за ним. Дочь мулатки была няней Аниты - вот от нее и исходили сведения о золоте. Да, еще: передавая план тайников, мулатка нагадала, что поможет в их отыскании «пришелец из земли далекой и нацией ей, Аните, чуждый».

Пробный «поход за сокровищами» в залив Томбо тут же дал результат. Следуя указаниям имевшегося плана, из тайника добыли сундук, содержавший десять тысяч португальских реалов. Одного этого хватило бы на долгие годы безбедной жизни, но Анита уверяла, что сундук лишь малая доля спрятанного. И Легран решает остаться на острове. Ночью его матросы захватывают стоящий рядом корабль, который должен был увезти губернатора. Утром Легран заявляет адмиралу, что не хочет уходить и останется на острове. Адмирал даже не пытается уговаривать корсара, — видимо, характер его хорошо известен. Нет так нет. Пусть Легран остается на острове, сам ждет присланного из Франции губернатора (тот уже в пути) и передает ему власть. После этого адмирал ушел из порта.

Стоит напомнить, что Маскаренских островов три - Реюньон, Маврикий и Родригес (перечисляю по их величине). Так вот - Легран остался на Маврикии. Адмирал отправился к Реюньону. Возле него встретил французскую эскадру и повернул ее к Маврикию - теперь он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы справиться с ослушником. А у третьего острова — Родригес — отстаивалась от урагана голландская флотилия. Ее командир не хотел терять даже один остров из трех. И вот у Маврикия одновременно появились две эскадры. Появились на виду бухты, в которой с двумя кораблями находился Легран. Здесь-то Легран и показывает, что он действительно понимает толк и во флотовождении, и в морском бое. Он поднимает паруса, выходит из бухты и набрасывается на голландцев. Первым же залпом топит наибольший корабль, два следующих, снесенные течением, натыкаются на рифы. Легран берет на абордаж еще один корабль... В бой вступает и французский адмирал. Голландцы не выдерживают натиска и отступают, потеряв почти половину кораблей. Тогда адмирал направляет четыре своих судна к тому месту, где матросы Леграна уже разгружали добытое голландское судно. И все это на ходу - корсары (а их можно называть и так) вели свою добычу на буксире. Флагман приблизился к судну Леграна, и адмирал потребовал, чтобы капитан немедленно прибыл к нему на борт. Легран не протестовал, он только попросил приблизиться, чтобы не пришлось обходить буксируемый корабль. Так они и плыли - впереди Легран с «голландцем» на буксире, сзади - адмиральский корабль и еще одно судно. И тут происходит невероятное. Легран обрубает канат, добытое судно начинает дрейфовать и в ту минуту, когда находится между двумя судами адмирала, взрывается. Итак, два корабля выведены из строя, Легран поворачивает к остальным судам адмирала. Те не принимают боя и уходят на Реюньон. Легран становится хозяином острова. Спасенных офицеров с адмиральских кораблей поселяют во дворце губернатора, сам корсар с Анитой почти ежедневно совершают походы в горы. Не всегда возвращаются с добычей, но нет-нет, да и приносят спрятанные сокровища. Сколько их - никто не знает. А вскоре Легран отплывает - не ждать же еще одной эскадры...

Смотрите - все есть здесь: и любовь, и золото, и безумная храбрость корсара. И даже счастливый конец ведь Легран ушел не один, а с Анитой. Без малого через полторы сотни лет в Париже появился человек, называвший себя потомком Леграна. По его словам, корсар с Анитой благополучно доплыли до Латинской Америки... Так что и в жизни пиратов случались счастливые минуты. И вероятно, Легран мог сказать так же, как и Сабатини: «Его одиссея кончилась».